Постсоветское пространство снова оказалось в зоне турбулентности. Сегодня крайне трудно строить прогнозы по поводу того, чем эта встряска закончится и какие последствия она будет иметь для России, соседних с ней государств и международного порядка в целом. Но уже сейчас понятно, что мы наблюдаем самые масштабные перемены на просторах бывшего Советского Союза за все время с момента распада некогда единого государства. Можно спорить о том, насколько важными и судьбоносными окажутся последствия российской спецоперации на Украине, и кто в итоге окажется ее бенефициаром. Однако не менее – если не более – важно понимать исторический контекст данного события. Кризис, очевидно начался не с решения от 24 февраля 2022 года. Насколько украинский кейс уникален? И насколько подвержен общим трендам, запущенным тридцать лет назад в Беловежской пуще? Об этом в статье на Ia-centr.ru рассуждает кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник Центра евро-атлантической безопасности Института международных исследований МГИМО МИД России, главный редактор журнала «Международная аналитика» Сергей Маркедонов.
Непредотвращенный Армагеддон
В своей недавней статье, посвященной последствиям распада СССР, генеральный директор Российского совета по международным делам Андрей Кортунов справедливо отметил: «Тридцать лет назад, когда СССР только прекратил свое существование, многие наблюдатели выразили свое удивление по поводу относительно мирного характера распада Советского Союза».
На протяжении долгого времени такое представление о финале Советского Союза доминировало и в академических дискуссиях, и в прикладных аналитических исследованиях. Например, профессор Корнельского университета Валери Джейн Банс в своем фундаментальном труде «Подрывные институты: дизайн и крах социализма и государства» задавала риторический вопрос: «Почему Югославия завершила свой путь войной, тогда как Советский Союз и Чехословакия распались мирно. Фундаментальное исследование о распаде СССР профессора Принстонского университета Стивена Коткина также имеет «говорящий» заголовок: «Предотвращенный Армагеддон».
Между тем непосредственно в процессе распада Советского Союза имело место восемь вооруженных гражданских и этнополитических конфликтов, в результате которых несколько миллионов человек стали беженцами, а число жертв, по разным оценкам, достигло 100-150 тысяч человек. Практически все эти конфликты в первые постсоветские годы были «заморожены» (то есть военное противостояние прекратилось, но спорные политико-правовые вопросы не разрешались).
Но затем происходил процесс их «разморозки» (попытки силой сломать сложившийся статус-кво), как это было в Абхазии в 1998, 2001, 2006-2008 гг., в Южной Осетии в 2004-2008 гг., в Нагорном Карабахе в 2016 и в 2020 гг., не говоря уже о перманентных инцидентах вдоль «линии соприкосновения» или межгосударственной армяно-азербайджанской границы. Исключением в этом ряду продолжает оставаться Приднестровье, где не было попыток изменения «замороженного состояния» военной силой. Однако нельзя не увидеть стремления Кишинева (с 2006 года – совместно с Киевом) использовать социально-экономические рычаги для принуждения непризнанного Приднестровья к единству с Молдовой.
В 2014 году к списку постсоветских конфликтов прибавился Донбасс, где с момента начала т.н. «антитеррористической операции» погибли более 13 тысяч человек. В 2022 году боевые действия вышли за пределы Донецкой и Луганской областей.
Сомнительно, чтобы для жертв всех этих конфликтов «Армагеддон» был предотвращен. Конечно, для западных авторов, воспитанных в период холодной войны и рассматривающих в качестве мерила всех вещей вопросы стратегической стабильности, отсутствие военного противостояния между республиками-обладательницами ядерного оружия действительно было предотвращенным концом света, а беспрецедентная кооперация американских и российских политиков, дипломатов и ученых по вопросу денуклеаризации Украины, Беларуси и Казахстана казалась важнейшим достижением дела мира.
На практике же, оказалось, что решение «ядерного паззла» не отменяет множественных идентитарных споров и разночтений вокруг вопроса о том, как лучше делить некогда единое союзное наследство.
Два процесса советского распада
По словам Андрея Кортунова, «Советский Союз фактически не распался в конце 1991 года, а лишь вступил в длительный, сложный и противоречивый процесс постепенного имперского распада». Не будем вдаваться в пространные споры по поводу того, насколько применим термин «империя» к советскому национально-государственному проекту.
Тем не менее согласимся с базовым выводом А. Кортунова, заострив его полемический тезис: следует разделять формально-правовой процесс распада некогда единого государства и историческое измерение этого явления.
В юридическом смысле СССР мертв, как невосстановимы его идеология и экономическая модель (разве что некоторые символы и элементы).
Но в историческом плане прекращение существования союзного государства не могло автоматом обеспечить состоятельность и легитимность новых независимых образований, возникших на его обломках. Сегодня уже смело можно говорить о том, что Беловежские соглашения не стали страховкой от повторения в той или иной степени югославских сценариев. Этот документ был, скорее, запросной позицией постсоветских элит, нацеленной на «худой мир», а не на «добрую ссору». Но взаимное признание новых межгосударственных границ, созданных не лидерами вновь возникших образований, а советскими вождями было зыбким фундаментом. К нему должны были прилагаться крепкие конструкции из состоятельных государств, добившихся высокого уровня легитимности.
Но мало было назваться независимой Грузией, Молдовой или Украиной. Недостаточно было принять новый гимн, флаг и герб, а также выстраивать новую политику национальной памяти. Надо было сделать вновь возникшую страну легитимной для ее новых граждан, на надеясь на советскую инерцию.
Между тем «территориальная целостность» всех новых стран создавалась и обеспечивалась именно в рамках СССР, поддерживалась его военно-политической и репрессивной мощью.
Без нее нужны были бы новые обоснования того, почему абхазам и осетинам лучше в Грузии, а жителям Крыма и Донбасса лучше в составе Украины, а не России. С новыми основаниями возникли очевидные проблемы.
По справедливому замечанию американского историка Чарльза Кинга, международное сообщество «просто смогло терпеть один вид сецессии, но отвергать другой». Выход Грузии, Молдавии или Украины из состава Союза ССР считался легитимным, тогда как устремления абхазов, осетин, жителей Приднестровья или Крыма – капризами сепаратистов. Игнорировался очевидный факт, что вновь возникшие государства строили свою национальную модель не на идеях федерализма и диалога, а на доминировании центра. Само слово «федерализм» считалось едва ли не ругательным в грузинском, молдавском или украинском дискурсе, а идея разделенного суверенитета рассматривалась как путь не к укреплению, а к разрушению государственного единства.
Большинство из вновь появившихся постсоветских государственных образований были сложносоставными обществами, в которых разные элементы имели различное видение как внутриполитических, так и внешнеполитических перспектив. Попытки же привести эту «цветущую сложность» к единому знаменателю провоцировали конфликты. И именно здесь, а не в происках Кремля стоило бы искать корни сепаратистских настроений и проблем с легитимностью новых независимых государств Евразии.
Два поколения постсоветских конфликтов
Постсоветские конфликты можно условно разделить на два поколения. Если те, которые отчетливо проявились в конце 1980-х начале 1990-х гг., были связаны непосредственно с распадом единого государства, неспособностью Москвы быть эффективным модератором между союзными республиками и автономиями, то вторые стали последствием национально-государственного строительства в новых независимых образованиях, а также широкого проникновения на просторы бывшего СССР внешних игроков. Повторимся, деление на два поколения конфликтов условно. Ведь та же Грузия или Молдова пытались урегулировать конфликты, доставшиеся им в наследство от ГССР и МССР, уже в условиях независимости и строительства своей национальной модели государственности. При этом и на ту, и на другую страну влияла «геополитизация конфликтов», когда к спорам о разделе советского наследства активно присоединились внешние игроки. Вспомним срыв того же плана Дмитрия Козака по приднестровскому урегулированию в 2003 году, руку к которому приложили США и Евросоюз.
Украина в отличие от Азербайджана, Грузии или Молдавии удержалась от первой конфликтной волны, связанной непосредственно с процессом распада. Ей даже удалось предотвратить начавшуюся было конфронтацию в Крыму (история с пророссийской активностью президента Юрия Мешкова), договориться с Москвой о разделе Черноморского флота и о границах. И выстроить собственную элиту по образу метафоры журналиста Александра Кривенко, как «сплав коммунистов и националистов».
Но как только этот «сплав» начали превращать в гомогенный политический продукт (сначала в период президентства Виктора Ющенко, а затем в ходе «евромайдана»), сначала случился общественный раскол, а затем и вооруженный конфликт. Украинское общество оказалось намного шире и разнообразнее, чем могли в себя вместить киевские площади в 2013-2014 гг. И некоторое его элементы даже проявили готовность выбрать себе другое Отечество.
Остроты украинскому идентитарному выбору добавила нарастающая геополитическая конфронтация России и Запада.
Тем более, что многие из уроков той же Грузии, решившей вместо аккуратного балансирования войти в борьбу на одной из сторон, не были должным образом извлечены. Не был учтен и провальный опыт построения государства без внимания к множественным региональным и этническим идентичностям. Как следствие, реализация проекта «бегства от России» обернулась еще более масштабным вовлечением Москвы в украинские дела.
Принимая во внимание масштабы Украины (вторая по территории, третья по численности вооруженных сил и восьмая по населению страна Европы), урегулирование кризиса в этой стране по своим последствиям несоизмеримо с любым другим постсоветским конфликтом.
Всякая военная кампания рано или поздно завершается миром. Не станет исключением и украинская. Однако мир никогда не бывает абстрактным, его условия пишут вполне конкретные авторы. Но кем бы они ни были, и какие бы условия ни прописывали, очевидным уже сейчас последствием украинского кризиса станет серьезная «перезагрузка» всего постсоветского пространства.
Более того, его разрешение повлияет и на общие правила международных отношений, и на европейский порядок, и на возможные территориальные реконфигурации в Евразии.
Выходом из нынешней военной конфронтации может стать формирование новой системы международных отношений, отложенное с завершением холодной войны и физическим исчезновением одного из полюсов биполярного мира.
Ведь в 1991 году никаких внятных правил игры, которые бы подводили черту под ялтинско-потсдамским миром и устанавливали бы на его месте новую конструкцию, так и не было выработано.
