Как изменилось общество Кыргызстана за годы суверенитета? Как изменились мы сами? Кто мы? Кем мы стали? – об этих и других вопросах в статье CABAR.asia пишет социолог-исследователь, к.с.н. Самар Сыргабаев.
В этом году Кыргызская Республика в числе многих постсоветских стран торжественно отметила 30-летие своей государственной независимости, что сопровождалось рядом обзорно-аналитических публикаций с акцентом на достижениях и неудачах молодой республики за период суверенного развития. В частности, экспертами рассматривались сферы внутренней, международной политики, и преимущественно экономические процессы.
При этом, на мой взгляд, мало внимания было уделено тем социальным изменениям, которые произошли в недрах кыргызстанского общества. Они обладают на первый взгляд не столь очевидным характером и были обусловлены как внутренними, так и внешними предпосылками. Тем не менее эти глубинные социальные изменения оказывают влияние на настоящее и, в определенной степени, предопределяют будущее страны.
Как изменилось наше общество? Как изменились мы сами? Кто мы? Кем мы стали? Что ожидаем от будущего? Эти вопросы остаются все еще без удовлетворительного ответа. Они требуют дальнейшей научной рефлексии, серьезного анализа и оценки, а также подведения определенных итогов.
Демографические предпосылки
Социально-политические процессы, происходившие за тридцатилетний период независимости Кыргызстана, были в значительней мере обусловлены изменениями в демографической структуре населения. Поэтому целесообразно обратить внимание на некоторые демографические тренды.
Так, с момента последней переписи населения (1989 г.), когда наша страна была еще в составе СССР, произошли существенные изменения в демографическом составе кыргызстанцев. Согласно данным Национального статистического комитета, численность кыргызов возросла с 52,4% в 1989 г. до 73,8% в 2020 г. Увеличилась также доля узбеков, дунган и таджиков. Напротив, значительно снизилась численность русских (с 21,5% до 5,2%) и других этнических групп (украинцев, белорусов, татар, немцев и др.).
Большой удельный вес молодежи при слабой экономике не всегда благо для общества.
Вместе с тем, несмотря на высокий уровень эмиграции представителей этнических меньшинств, пик которой пришелся на начало 1990-х и 2000-х годов, республика сохранила свой многонациональный состав.
Сегодня этническая структура страны представлена более ста национальностями, которые исторически проживали здесь на протяжении многих десятилетий.
Доминирующее в демографическом плане положение кыргызов в известной мере способствовало артикуляции и закреплению в политическом дискурсе, медийном пространстве и общественном сознании такого понятия как «титульная нация». Это сформировало исторические условия для роста постсоветского национального самосознания и поиска идентичности кыргызов, предопределило природу нациестроительства в целом, основывающуюся на понятии «титульной нации». При этом вопросы этнической политики, гармонизации взаимоотношений между этносами на долгое время были пущены на самотек.
Лишь спустя двадцать лет с момента обретения суверенитета, к сожалению, после трагических событий 2010 года, приведшим к кровавым межэтническим столкновениям в стране, были предприняты первые шаги на государственном уровне к формированию инклюзивной гражданской (политической) нации и общегражданской идентичности. После затянувшегося процесса обсуждения в 2020 году была принята концепция развития гражданской идентичности «Кыргыз жараны» на 2021-2026 гг.
Примечательно, что пропорция городских и сельских жителей, которая сложилась за период независимости, осталась практически неизменной, как и было на протяжении последних ста лет. Сегодня, как и в XX столетии, чуть более трети (34%) населения проживает в городских поселениях, а более двух третей (66%) – в сельской местности.
В этом плане процесс урбанизации, наблюдавшийся за последние десятилетия в основном в городах республиканского значения, не смог существенно изменить структуру поселенческих общностей и модернизировать социум в целом.
Кыргызстан сегодня остается все еще страной с преобладающим сельским населением и преимущественно традиционным обществом.
Несмотря на эпизодическое снижение рождаемости в 90-х годах прошлого века, за тридцатилетний период независимости численность населения увеличилась в полтора раза: с 4 млн. 502 тыс. чел. в 1991 г. до 6 млн. 636 тыс. чел. в 2020 г.
В демографическом плане население Кыргызстана является достаточно молодым. Средний возраст на начало 2021 года был равен 27,9 лет. Молодежь в возрасте от 14 до 28 лет составила 25%, а дети и подростки более 34% от общей численности населения. Для неискушенного наблюдателя такой демографический расклад кажется положительным явлением, в какой-то мере естественным достижением в нашем поступательном развитии в качестве суверенного государства. Однако большой удельный вес молодежи при слабой экономике не всегда благо для общества.
К примеру, согласно теории «молодежного пузыря» («youth bulge» или как именуется у некоторых авторов «злокачественный демографический приоритет молодежи») преобладание в возрастном составе населения молодых людей расценивается как конфликтогенный фактор. В обществах, где наблюдается высокая доля молодежи (по различным оценкам если превышает 25-30%), «молодежный пузырь» может спровоцировать затяжную социально-политическую турбулентность в стране. Этому способствует неспособность национальной экономики обеспечить достойное существование молодежи.
В условиях жесткой конкуренции за доступ к общественным благам, безработицы и бедности молодые люди превращаются в революционный ресурс. Как следствие мы пережили за последние пятнадцать лет три политические «революции», каждый раз сопровождавшиеся значительными отрицательными последствиями для экономической системы государства.
«Гео» – предпосылки
Кыргызстан вступил на путь самостоятельного государственного становления с солидным инфраструктурным и аграрно-индустриальным советским наследием. Однако за период независимости страна бездарно растеряла аккумулированный в советское время экономический «заряд» для дальнейшего прыжка к индустриализации и технологизации государства.
В частности, в инфраструктурном плане не было ощутимого сдвига, кроме ремонта и восстановления старой сети автомобильных дорог. Здесь целесообразно упомянуть, что строительство действующей стратегической автомобильной дороги «Бишкек-Ош» начиналось еще в далеком 1952 г., а новая альтернативная трасса «Север-Юг» находится на стадии строительства в течение последних 6 лет. Не может быть и речи о железных дорогах.
Таким образом, к тридцатилетию суверенитета страна не смогла в полной мере преодолеть естественные географические барьеры. Это является весьма актуальным, если иметь ввиду, что Кыргызстан – горная страна, где практически 90% территории находится на более 1500 метров над уровнем моря. Горные массивы порождают резко континентальный климат, а также во многом определяют образ жизни населения страны. Кроме того, горные цепи, образуя естественные барьеры, являются дезинтегрирующим фактором административно-территориальных подразделений (областей и районов) и ослабляют внутреннюю коммуникацию.
Географическая раздробленность ухудшает эффективность государственного управления, создает условия для роста социальных противоречий и неравенства в культурно-этническом, политическом и экономическом аспектах. Территориальная разрозненность в плане интенсивности коммуникаций препятствует формированию единого социокультурного пространства, выработке согласованной точки зрения на важные события, происходившие (и происходящие) в стране.
Например, результаты фокус-групп, а также экспертных интервью, проведенных в рамках социологического исследования в 2018 г. показали, что жители южных и северных регионов по-разному воспринимали и интерпретировали политические революции 2005 г. и 2010 годов. Респонденты с южных регионов оценивали события 2005-го в позитивном русле, а по отношению к 2010 году, в частности к принуждению к бегству тогдашнего президента, напротив, выражали отрицательное мнение. Считали работу беглого президента вполне достойной и винили в произошедшем близкое окружение главы государства. У большинства опрошенных представителей северных областей по отношению к смене власти 2010 г. преобладала «спокойная» точка зрения. Социальные установки кыргызстанцев к третей политической революции 2020 г. нам предстоит еще анализировать.
Географический фактор также обусловил политическую трансформацию постсоветского Кыргызстана.
Политические преобразования зачастую опережали экономические реформы.
Родоплеменные отношения, которые «реанимировались» в период независимости в форме кланово-корпоративного трайбализма, стали играть сегодня базовую роль не только в политическом устройстве, но и в межличностной коммуникации.
Сегодня семь областей республики представляют собой изолированные горными хребтами своеобразные политические образования. Каждый регион имеет свою родоплеменную и клановую обособленность, приверженность родоплеменным культурным ценностям и образу жизни.
Действительно, современный кыргызский клан превратился в политический феномен, представляющий из себя не только совокупность влиятельных семей и родоплеменных критериев, но и сообщество, опирающееся на региональный признак. Подобная модель отношений подразумевает принцип патронажа, где рекрутинг в политический круг осуществляется строгим подбором из числа родственников, земляков, представителей нужного рода. Такая схема коммуникаций глубоко укоренилась в социум, порождая соответствующую модель политической культуры.
Так, для политических реалий постсоветского Кыргызстана стала нормой организация «оперативных» митингов из нескольких сот до нескольких тысяч человек из числа своих соплеменников в случае возникновения проблем у чиновника – представителя клана.
Таким образом, особенности географического ландшафта с высокой степенью вероятности можно спроецировать на политический ландшафт современного Кыргызстана. Здесь линия водораздела, определяющая процесс формирования правящего класса, и в целом внутреннюю политическую обстановку в стране, проходит между двумя географическими сегментами – югом и севером республики.
В более глобальном измерении сегодня Кыргызстан находится в пограничной ситуации между четырьмя системами больших пространств: российской (евразийской), исламской, западной (американской) и китайской.
Подобное геополитическое расположение страны обусловило многовекторность внешней государственной политики. Одновременно такая ситуация создает и немало трудностей в определении приоритетов. Особенную остроту этот вопрос приобретал в периоды политической турбулентности. Следует отметить, что свергнутые политические режимы часто использовали внешнеполитический вопрос в целях личного (семейного) обогащения, что наносило серьезный урон международному имиджу Кыргызстана. Эта проблема еще не снята с повестки дня. Страна и сегодня находится в центре столкновения глобальных интересов. Однако это уже тема для отдельного рассмотрения.
Социокультурные предпосылки
Получение государственной независимости привело к тектоническим сдвигам в общественном самосознании кыргызстанцев. Возник кризис идентичности на фоне закономерного разрушения идеологического конструкта (идеологемы) «советский гражданин», обеспечивавшего десятилетиями жизнеспособность советской нации. В условиях идеологический дезориентации запустился естественный процесс поиска и определения координат в новом социокультурном пространстве. Действительно, как показала практика, этот процесс развивался преимущественно стихийно, под воздействием объективных исторических, демографических и социально-экономических обстоятельств, сложившихся в новых реалиях постсоветского Кыргызстана. Некоторые из них я затронул ранее.
До 2010 года в политическом дискурсе не озвучивалось о какой-либо идентичности, в частности гражданской, в ее современной научной интерпретации. Тем не менее на уровне государственной политики предпринимались различные несистемные попытки формирования гражданской идентичности, хотя и были они обозначены по-своему.
Так, в период правления первого президента республики (1991-2005 гг.) реализовывалась концепция «Кыргызстан – наш общий дом», а также проводились мероприятия национального масштаба. Безусловно, к ним относятся празднование 1000-летия эпоса «Манас» и 2200-летия кыргызской государственности с международным признанием.
В идеологической политике этого периода важное место было отведено, прежде всего, сохранению единства и обеспечению мирного сосуществования граждан в стране. Это было продиктовано конфликтогенным межэтническим обстоятельством, в том числе трагическими межэтническими столкновениями 1990 г., а также ростом радикальных националистических настроений среди молодежи.
Во время второго президента (2005-2010 гг.) вышеуказанная концепция была практически забыта, а взамен ничего не было предложено на национальном уровне. С 2005 года Кыргызстан вступил в фазу затяжной политической турбулентности, продолжающейся по сей день.
Несмотря на повестку дня, которая вот уже пятнадцать лет определяется противостоянием кланов и борьбой за ресурс власти, в период правления четвертого (третьего, если не учитывать переходное президентство после кровавой смены власти в 2010 г.) президента имел место своеобразный возврат к политике формирования гражданской идентичности.
Был инициирован проект «Кыргыз жараны», провозглашавший линию государства к формированию новой модели идентичности, основанной на гражданственности. В этом плане, например, предлагалось убрать с общегражданского паспорта графу «национальность», что в дальнейшем было частично реализовано.
Кроме того, данный период (2011-2017 гг.) был отмечен проведением мероприятий национального масштаба как «Игры кочевников», получивших положительный отклик у населения и международную реакцию. Был также ряд других звучных инициатив, которые в период следующего, пятого президента (2017-2020 гг.), преданы либо забвению, либо отодвинуты на периферию политической повестки.
Таким образом, за тридцатилетний исторический период независимости в Кыргызстане не было государственной системной политики по формированию гражданской идентичности, конструированию нации, отвечающей вызовам новой, постсоветской реальности. По сути дела, все это время мы наблюдали процесс стихийной, неуправляемой трансформации прежней советской идентичности во что-то новое.
Различные государственные проекты, в той или иной мере имевшие отношение к проблематике нациестроительства, не смогли сформировать «работающую» постсоветскую модель гражданской идентичности, создать приемлемый и понятный образ будущего. Потому что почти все идеологические конструкты постсоветского периода ретроспективны, то есть направлены в былое, «великое» прошлое, которое искусственно воссоздается, возвеличивается в виде многочисленных памятников биям и манапам, без должного идейного наполнения, без ориентиров на перспективу.
Сегодня, несмотря на декларирование на государственном уровне и принятия нормативных документов, о гражданской идентичности современных кыргызстанцев мы мало знаем. По данной проблематике в стране проводилось очень мало исследований. В академической сфере первые попытки научного изучения начались в 2009 году, благодаря инициативе руководителя Социологической ассоциации Кыргызстана (САК) профессора К.Исаева, а первые эмпирические исследования в республиканском масштабе на основе репрезентативных выборок с 2011 года.
Практические рекомендации по итогам опросов 2011-2014 гг. были даны администрации тогдашнего президента в качестве эмпирической основы при разработке концепции гражданской идентичности. Далее подобные исследования учеными САК проводились в 2016-2018 гг. Судя по открытым источникам, масштабных исследований в этом направлении по заказу правительства не было.
Какие эмпирические данные легли в основу принятой в текущем году концепции развития гражданской идентичности «Кыргыз жараны» нам не известно. Тем не менее, основываясь на некоторых результатах уже проведенных академических научных изысканий, мы можем дать определенные характеристики процессу формирования идентичности кыргызстанцев и обозначить ее некоторые особенности. Иначе говоря, с высоты прожитого тридцатилетнего периода независимости попытаться ответить на вопрос «Кто мы?».
Итак, как показали исследования, сегодня идентичность кыргызстанцев представляет собой сложный общественный феномен.
Он складывается из нескольких компонентов, каждый из которых представляет отдельный вид социальной идентичности. Например, религиозная, этническая, территориальная/региональная, гендерная, гражданская и др. Социологические наблюдения показали, что модель идентичности, представляющая из себя «многоэтажный дом», где различные виды социальных идентичностей располагаются в иерархическом порядке, мало соответствует нашей динамичной действительности. То есть нельзя утверждать, что основу, фундамент «дома» образует какой-либо определенный вид идентичности, например, этническая или родоплеменная, и далее в убывающем по актуальности порядке располагаются следующие. Я считаю, что здесь более подходящей и релевантной является ситуационная модель идентичности. Ее можно представить в виде крутящегося «барабана» с набором социальных идентичностей, где все они имеют начальное равнозначное значение для личности или социальной группы. В зависимости от ситуации «барабан» крутится и актуализируется тот или иной вид идентичности, канализируя социальное поведение человека, а остальные в это время выполняют фоновую функцию, не теряя при этом свое значение. Об этом свидетельствуют эмпирические данные.
Так, преобладающая часть кыргызстанцев (в среднем более 60%) во время опросов, и конкретно при вопросе о портфеле идентичностей, всегда отмечают гражданскую идентичность как приоритетную. То есть они считают себя, прежде всего, гражданином страны, и только потом «жителем своего города/села», «представителем своего этноса, рода, религии и т.д.». Можно полагать о том, что в конкретной исследовательской ситуации кыргызстанцы декларируют гражданскую идентичность, соотносят и идентифицируют себя с гражданами республики, отодвигая на периферию другие свои идентичности. При этом, однако, другие индикаторы показывают, что кыргызстанцы наиболее тесную связь ощущают со своим близким социальным окружением (прежде всего с семьей, родственниками) и местом где родились, выросли (с селом, городом). Отчасти это объясняется стабильно низким уровнем доверия граждан к государственным и политическим институтам, зафиксированных социологическими замерами на протяжении многих лет.
Исходя из этого, прежде мы полагали, что кыргызстанцы просто декларируют свою гражданскую идентичность, ставя ее выше других, и это зависит от характера заданного вопроса или самой исследовательской ситуации, влияния интервьюера. И что на самом деле в портфеле идентичностей граждан приоритетную роль играет территориальная идентичность, затем по убыванию важности «работают» этническая, религиозная, родоплеменная и другие виды идентичностей.
Действительно, в обыденной, повседневной обстановке у кыргызстанцев преобладает территориальная идентичность. К примеру, практически каждая захолустная деревня, село, малый город, крупные города, целые области «промаркированы» въездными арками.
Арки ставят везде и все: от чиновников до выпускников средних школ. На мой взгляд, арки являются очевидным маркером преимущественной территориальной идентичности кыргызстанцев. Так мы обозначаем свою территорию, возвеличиваем ее, культивируем и демонстрируем свою территориальную идентичность, соревнуясь у кого круче, и тратя на это занятие миллионные средства. Мне всегда было непонятно: какую реальную функцию выполняют арки? Кроме того, люди проживающие или временно работающие в крупных городах республики, в частности в столице, не теряют социальные связи со своими земляками. Поддерживают их в форме различных «ынтымаков» (земляческих сообществ), регулярно встречаются, помогают своим селам.
Пандемия коронавируса, охватившая республику в 2020 г. и сковавшую жизнедеятельность граждан на два года, показала жизнеспособность ситуационной модели идентичности. Кыргызстанцы продемонстрировали невероятный уровень гражданственности, о которой мы сомневались ранее. Считали гражданскую идентичность лишь декларацией, тогда как реальная, «работающая» идентичность зиждется на территориальных и этнических критериях. Однако самоорганизация и мобилизация людей во имя общих, надындивидуальных интересов во время пандемии показали новые свойства гражданской идентичности.
Иначе говоря, наша идентичность представляет собой систему, те или иные компоненты которой «срабатывают» (актуализируются) в подходящей ситуации. Таким образом мы сегодня имеем идентичность, которая исторически складывалась в последние тридцать лет в «естественных» условиях. Она функционирует по своим «естественным» закономерностям, собираясь и пере-собираясь в зависимости от социально-экономической и политической ситуации в стране. При этом здесь роль государственной политики была минимальной.
Кто мы? Граждане Кыргызской Республики? Представители своего этноса? Представители своего села? Представители своей религии? На этот вопрос нет однозначного ответа. Поэтому я считаю, что наша идентичность сегодня – это такой же ресурс как золото или другие ценные минералы, необходимые для развития республики. Она – сырой, необработанный ресурс. Для формирования нашей идентичности, направленной не на прошлое, а представляющая собой образ будущего, и ориентированная в будущее, нужна государственная целенаправленная политика.
Заключение
Таким образом, в этой статье была предпринята попытка обозреть с высоты тридцатилетия суверенитета некоторые важные социальные изменения, произошедшие в Кыргызстане. Безусловно, приведенные здесь размышления представляют собой вариант авторской интерпретации предпосылок и последствий этих изменений. Несомненно одно – мы должны больше рефлексировать, исследовать, анализировать пройденный этап развития страны для выработки соответствующих выводов.
Процесс трансформации постсоветского Кыргызстана продолжается. Мы наблюдаем очевидные политические изменения, но в то же время происходят глубинные социокультурные преобразования, спровоцированные как внутренними, так и внешними факторами. Последние не столь заметны, но имеют долгосрочный и стратегический эффект.
Наше сегодняшнее состояние является результатом не только рассмотренных нами демографических, географических, геополитических и социокультурных предпосылок, но и процессами глобализации и региональной экономической интеграции. Эти глобализационные вызовы ставят перед кыргызстанцами новую задачу: формирование цивилизационной идентичности, иначе говоря выработку «правильного» геополитического отношения к другим цивилизациям или их блокам.
Сегодня мы не можем больше говорить о переходном периоде, который был парадигмой 90-х и начала 2000-х годов. В определенной мере государственный транзит завершился, мы живем в новой фазе поступательного развития. И должны больше говорить о будущем, конечно, на основе глубокого анализа прошлого и настоящего. Кыргызстан, по сравнению с другими государствами постсоветского пространства, не имеет богатых минеральных ресурсов. Однако у республики есть один стратегический ресурс – это почти иррациональная вера граждан в позитивное будущее.
Несмотря на политические пертурбации и экономический раздрай, кыргызстанцы с завидным оптимизмом смотрят в будущее. Социологические исследования неоднократно это фиксировали. Люди верят, что в будущем страна обязательно будет процветающей. Мне кажется, что Кыргызстан сегодня способен удержать (и удерживает) только идея будущего. Надо лишь придать этим позитивным ожиданиям конкретные очертания, обозначить понятный образ будущего.